На берегах Ганга. Раху - Страница 66

Через бежавших слуг с быстротой молнии разнеслась по всему городу весть об аресте князя, который почитался всеми как защитник браминов и их храмов, и народ собирался группами, проклиная чужеземцев. Благочестивые нищие и священные йоги призывали гнев неба на англичан, осквернителей священного лотоса света, и объявили, что сам Сива возьмет трезубец и затрубит в свой страшный рог, чтобы отомстить за подобное преступление. Народ собирался перед всеми храмами, брамины разослали гонцов, и, когда они и сбегавшийся из деревень народ сообщили, что нигде не видно английского войска, жрецы приказали народу вооружиться и находиться в полной боевой готовности. Факиры взяли на себя предводительство, и скоро все дворы храмов наполнились вооруженными толпами, которые бежавшие из дворца телохранители обучали разным боевым приемам. Все действия происходили в полной тишине, так что ни Гастингс, ни арестованный князь ничего не подозревали. Даже английские офицеры стали спокойнее, однако все-таки уговорили Гастингса ввиду крайне обострившегося положения послать гонцов в Калькутту и вызвать достаточное количество войска. Гастингс последовал их совету.

Он решил взять Бенарес, чтобы продать его набобу Аудэ или оставить в собственном управлении — в обоих случаях ему нужна большая вооруженная сила, чем он привел с собой. Поэтому он послал нескольких надежных индусов-слуг с письмами, приказав как можно скорее добраться до Калькутты. Все индусы носят серьги, а в путешествии для безопасности их снимают и заменяют свернутой бумагой, чтобы отверстия в ушах не зарастали. На свернутых бумажках Гастингс написал нужные письма. При волнении в городе и громадном наплыве пришлого народа гонцы прошли неузнанными и незамеченными.

Гастингс написал три письма: жене с приветствиями, полными любви, и уверениями, что чувствует себя прекрасно, майору Пофаму — с приказанием выступить немедленно в Бенарес со всеми войсками, свободными от охраны побережья, и третье — с распоряжениями для немедленного доставления сэру Эйр-Коту, которому предписывалось ни под каким видом не начинать наступления против Гайдера-Али, а истощать его силы под Мадрасом. Вместе с тем он просил Эйр-Кота ловкими переговорами и какими угодно обещаниями отклоняться от союза с ним низама гайдерабадского.

Шейт-Синг написал смиренную просьбу о возвращении свободы и десятидневном сроке для исполнения предъявленных требований. Когда он окончил прошение, к нему вошли трое из самых преданных ему слуг, принесшие огонь, — в комнате уже становилось темно, — и обед, чтобы Шейт-Синг смог подкрепиться. Гастингс разрешил доступ к пленному его личным слугам, предварительно обыскав их, чтобы они не пронесли оружия или писем.

Шейт-Синг нетерпеливо прервал приготовления к обеду и велел отнести его письмо к губернатору. К величайшему его изумлению, слуги не повиновались, и один из них сказал:

— Прости, великий господин, верховный жрец великого храма Сивы, мстителя за все преступления неверных, которые оскверняют своими ногами землю священного города, повелевает тебе именем страшного и могучего божества бежать из позорного плена к твоему народу, который готов защищать тебя и избавить священную землю от рабства.

— Бежать? — с ужасом спросил Шейт-Синг. — Вы видели часовых у моих дверей? — Они меня убьют, если я сделаю шаг из комнаты.

— Не через дверь, великий господин. Окно выходит в парк, а терраса на берегу Ганга. Там тебя ждут преданные телохранители с лодкой и доставят в безопасное место.

— Окно на высоте второго этажа! — проговорил Шейт-Синг, с дрожью глядя в темноту.

Вместо ответа слуги сняли чалмы и распахнули уттарии, под которыми спрятали мягкую, но прочную шелковую ткань. Они быстро разрезали ее на узкие полосы, свили из них веревку, прикрепили один конец к карнизу окна, а другой — спустили до земли.

Шейт-Синг напряженно следил за приготовлениями. Ему, ловкому, как все индусы, ничего не стоило спуститься по веревке, но он стоял в нерешительности: стремление к свободе и надежда на месть боролись со страхом попасть в ловушку, быть схваченным, убитым или преданным собственными слугами.

Наконец Шейт-Синг решился. Он спустился, двое слуг последовали за ним, третий же остался, отвязал веревку, сбросил ее вниз, спокойно прошел мимо часовых через боковую дверь и тоже скрылся в парке. Затем он незаметно пробрался до берега и по той же веревке спустился с отвесной стены террасы в ожидавшую его лодку. Его слуги опять отвязали веревку, прыгнули в воду и забрались в лодки.

Шейт-Синг с благодарными молитвами упал перед изображением божества, но его снова охватил страх перед могучим врагом, которого он оставил в своем дворце. Он хотел послать гонца для возобновления переговоров, но брамины стали грозить ему гневом богов и отвели в приготовленное для него роскошное помещение, где Шейт-Синг заснул, измученный событиями, а бразды правления передал жрецам.

После побега Шейт-Синга во всем городе началось оживленное, но молчаливое движение. Вооруженные отряды приходили на сборные пункты и оттуда разными путями пробирались по узким улицам на большую площадь перед дворцом. И вот осторожная тишина и долгое молчание закончились, зажглись факелы, и толпа под предводительством факиров с диким ревом бросилась на ворота, за которыми спешно выстроился английский батальон.

Сильный огонь встретил осаждавших, первые ряды упали. Солдаты близко подошли к решетке и стреляли между золочеными железными прутьями. Но они имели дело не с робкими, слабыми индусами, боявшимися всякой борьбы, народ вели факиры, фанатики, исполненные дикой ненависти к иностранцам, передавшие толпе свою ярость.